Александр СОРОКИН
Сорокин - режиссёр и драматург, выпускник Всесоюзного государственного института кинематографии, автор многочисленных сценариев, создатель 50 документальных, научно-популярных и одного художественного полнометражного фильма - родился 1 января 1948 года в посёлке Кулунда Алтайского края. Он прошёл сложный жизненный путь, в котором было место и для работы специалистом по эксплуатации оборудования мельниц и зерновых элеваторов, и для работы внештатным фотокорреспондентом, для двух лет учёбы в школе-студии молодого актёра и для поступления в Новосибирский педагогический институт.
Преподавая английский и немецкий языки, затем инспектируя школы райОНО, Александр заочно учился во Всесоюзном государственном институте кинематографии. Долгие годы был на кино- и телестудиях России старшим редактором фильмопроизводства, сценаристом и режиссёром.
В 1992 году по конкурсу попал в Германию на совместный проект в качестве руководителя группы студентов, снял 4 полнометражных документальных фильма о ходе проекта. Они демонстрировались по каналу WDR-3 и в штаб-квартире ООН в Женеве. В Германии написал пьесу «Die Moorleute» и поставил по ней спектакль, занявший на фестивале в Бохуме в 1993 году третье место.
Нелепость
На земле Воронков, бледный как мел, начал было докладывать инструктору о происшествии при выполнении задания, но старший лейтенант коротко послал юношу туда, куда никто ни пойти, ни полететь не может. Сам же забегал вокруг машин курсантов. Парни бродили следом, не понимая, чего хочет командир. Наконец-таки, дошло: тот считал пробоины от осколков.
Вокруг образовалась толпа курсантов, механиков и офицеров. Посыпались вопросы, восклицания и крепкие слова в адрес Гитлера и его асов. Нехорошо поминали его мать и тех чудаков на другую букву, что были приставлены к нашим зениткам.
Воронков и Опанаско с трудом сообразили, что спрашивают-то их самих, и что это их самолёты зияют чёрными дырками и порезами перкалевой обшивки.
- На, медальон себе сделаешь, - механик Юхимова самолёта протягивал осколок в обтирочной ветоши, - В движок, зараза, залетел.
Остаток дня Иван и Юхим провели в кольце однополчан. Курсанты плотным полукругом следовали за героями дня, куда бы те ни направлялись. В сотый уж, наверное, раз их начинали выспрашивать и допытываться – что да как.
Курсантов не обвинили ни в чём. Напротив, начальник училища объявил благодарность перед строем за хладнокровие, самообладание и грамотное поведение в сложившейся боевой ситуации.
Гораздо позже фронтовой лётчик Иван Воронков, битый не раз как фашистскими, так и нашими зенитчиками, понял, что благодарность им
вынесли авансом: чтобы не поселился в незакалённых курсантских душах страх перед открытым всем смертям огромным небом.
Из доклада инструктора Крынкина следовало, что курс их полёта в зону выполнения учебного задания пересёк немецкий разведчик, шедший на высоте около четырёх километров. Это его пытались прогнать зенитчики, охранявшие военные склады за городом и подступы к Балашову. А молодые лётчики буквально парадным шагом промаршировали в сектор обстрела и на своей высоте могли быть вдрызг разнесены любой серией снарядов.
Старший лейтенант среагировал мгновенно: дал сигнал крыльями «делай как я» и наклонно заскользил вниз, к широкой ленте бора, чтобы уйти от обстрела и спрятаться от фашиста, слившись с тёмной зеленью леса. Инструктор всё сделал правильно, а вот курсанты…
Что ожидало старшего лейтенанта Крынкина, можно было только гадать: офицеров только что собрали для разбора полётов у начальника училища.
Пользуясь затишьем, пострадавшие курсанты отпросились на два часа из расположения лагеря для разговора с обидчиками-зенитчиками. Выяснять отношения собралась вся эскадрилья, но отпустили только двух закадычных друзей Опанаско и Воронкова – москвича Юру Давыдова и отчаянного сибиряка из Красноярска Аркашу Гудкова. Возражений не последовало. Во-первых, где набраться путного обмундирования на эскадрилью? Не идти же сталинским соколам выяснять отношения с какими-то зенитчиками босиком. Проходило лето, а после бомбёжки интендантских складов училище так и ходило раздетым-разутым.
Во-вторых, где много народа, там много эмоций, и можно забыть о такой вещи, как честь училища. В-третьих, курсантов строго предупредили: за
конфликт с зенитчиками дорога на фронт для них проляжет через дисбат.
- Ну вот, вот, пожалуйста, - вскипел Аркаша Гудков, вставая фертом посреди просёлка, что вёл к позициям зенитчиков, - Где они, защитники воздушных рубежей, растуды их сюды и обратно!
Четверо друзей остановились и посмотрели в небо. Там, на недостижимой для учебной лётной техники высоте, гудел вражеский самолёт. Неспеша и нагло, словно великовозрастный хулиган по тёмной аллее городского парка, безнаказанно пёр в глубокий тыл фашистский самолёт.
- Мессершмит… Высотный разведчик, - определил Юра Давыдов.
Закатное солнце смотрело немцу в хвост, предательски высвечивая для аэрофотосъёмки каждую кочку родной советской земли.
- Разведчик-то разведчик, но вот, вздумай этот гадский фриц пикирнуть на нас и нажать обе гашетки – и нет больше на свете будущих асов красного воздушного флота, - вздохнул Аркаша Гудков, - А где несчастные силы ПВО? По своим стрелять гораз…
«Кха-кха-кха-кха!» - оборвали гневный Аркашкин монолог «несчастные силы ПВО». Орудия всех батарей ударили наперебой. Хотя и те, кто бегал сейчас вокруг зениток, и те, кто наблюдал с дороги, да и сам фашистский пират наверняка знали: на такой высоте снаряд не достанет. Разве что шальной осколок, остывая в холодной воздушной подушке, тюкнет неуверенно крашеный дюраль наглеца. Или, может, густой рой белых облачков разрывов всё-таки напугает малодушного немецкого пилота, и он свернёт в сторону от аэродрома, складов, узловой железнодорожной станции. Но эта робкая мысль возникала только у молодых, будущих защитников Родины. Чёрный крестик аэроплана издевательски медленно проплывал над клубками разрывов. Нервы у немцев летом сорок первого года были крепкими.
Ребята поспешили к позициям зенитчиков, где рыжеватая пыль, взбитая солдатскими сапогами, ещё клубилась над окопами. Нет, всё-таки шляпы эти артиллеристы – не могли хотя бы отогнать немца. А если он Саратов бомбить летел? Сейчас они им скажут. Сейчас.
Вот уже заметны головы в пилотках. Фигуры по грудь в окопах, копошащиеся вокруг орудий. Уже различимы расстёгнутые вороты гимнастёрок и лохмы, торчащие из-под пилоток. Старшина у них – сапог, куда только смотрит.
Курсанты развернулись цепью и лихо взбежали на бугор над большим окопом с орудием и прислугой. Прыгая на бруствер, Аркашка набрал полную грудь воздуха, чтобы выкрикнуть едкое и обидное приветствие, но поперхнулся, как будто невидимый кляп влетел ему в самую глотку. Застыли на месте и его спутники, ибо увидели то, что ни в одном кошмарном сне увидеть не придумаешь: со дна окопа на них смотрели… девчонки.
Иван Воронкова чуть не крикнул: «Вы как сюда попали?», но он только шлёпнул губами. Пилотки, гимнастёрки, даже настоящие кирзовые сапоги, всё было как у настоящих бойцов Красной Армии… Но юбки?! Стриженые, но всё же с волосами головы?!
У двух зенитчиц растянутые петли, видать, не держали отполированные деревянные пуговички, гимнастёрки расстегнулись в пылу боя, и открывали то, что напрочь выдавало принадлежность бойца к женскому полу. Одна их девушек, не сводя глаз с выскочивших, как чёртики, бравых парней, каким-то сонным движением пыталась захватить, стянуть ворот, но тонкие пальчики с чёрным пролетарским маникюром лишь скользили по белой, незагорелой груди. Ни одна душа из всего расчёта не успела ни охнуть, ни пошевелиться.
Парни, не сговариваясь, сыпанули вниз и побежали к соседнему окопу, но встали на полпути, сбились в неловкую, растерянную кучку. Из окопа поднимались и шли навстречу такие же девушки в военных формах. Сзади послышался шорох. Обслуга первого орудия пришла в себя и тоже выползла наверх.
Настороженной походкой приближались зенитчицы дальних расчётов, и вскоре курсанты оказались в центре девичьей толпы. Их рассматривали не стесняясь, во все глаза, будто видели живых мужчин впервые в жизни. Они смотрели на ребят, и на юные лица морщинами ложились следы тяжёлой работы сознания: казалось, девушки с трудом вспоминают что-то напрочь и давно забытое.
Вероятно, девушек в первую очередь поразил бравый и явно щегольской вид курсантов-лётчиков. Строго предупреждённые насчёт поведения у зенитчиков, они решили «задавить» противника форсом. В дорогу их собирал весь полк, да и старшина расщедрился «на временное пользование» - откуда что взялось! Целые сапоги, почти новые гимнастёрки, офицерские ремни и фуражки! Кто бы мог узнать в красавцах-лётчиках босоногих, в выгоревшем обмундировании БУ курсантов, которые встречали товарища из полёта с тем, чтобы взять у того единственные на всю эскадрилью тапочки и в них подниматься в небо, постигать науку воздушного боя!
Об этом сейчас не думал никто. Девушки-зенитчицы ничего не знали о жизни соседей, а парни из училища просто представить себе не могли, что в армии служат женщины, кроме Гризодубовой. Тем более, в артиллерии, да к тому же – зенитной! Да какие там женщины! Ровесницы, а то и моложе на год-два. Вот эти, с сержантскими треугольничками в петлицах, могут быть одногодками. Ну а эта, тоненькая, светленькая, прозрачная, что свечечка церковная, она что – «дочь полка»? Ей же ещё в куклы играть да играть! Как может вон та девчонка с тонкими пальчиками, узенькими ладошками набивать кассету-обойму снарядами? А эта худышка, как она поднимает пудовую кассету, чтобы одним ловким и точным движением посадить её в узкую щель приёмника? Как они чистят стволы, роют окопы, перетаскивают орудия? Не коробки с телефонами, не сумки санитарные – пушки, сталь! Испокон веков в артиллерии и кони, и обслуга подбирались мощные, здоровые, но и у тех пупы развязывались!
Курсанты разглядывали зенитчиц, позабыв, зачем спешили сюда. Девчонки в военной форме, на войне – нелепость, нелепость!
Когда ребята только подходили к окопам, крестьянский хозяйственный глаз Ивана Воронкова отметил, что зенитные орудия уже не торчали гвоздиками вверх, а лежали, вытянув стволы, словно присмиревшая домашняя скотина шеи, и зенитчицы проворно обихаживали пушки, оттирая пыль и гарь. Зенитки были в полном порядке, а вот зенитчицы…
Стоят они перед начищенными, наглаженными лётчиками – грязные, давно не мытые, со всклокоченными, забитыми степной пылью волосами, в донельзя мятых нестиранных гимнастёрках не по росту, в сапогах, пожухлых как сама степь кругом, побитых, потёртых на сгибах, не знавших сапожного крема и щёток с момента мобилизации… И трудно, невозможно представить, что эти измождённые, уже убитые далёкой отсюда войной существа – девушки. Что ходили они когда-то, совсем ведь недавно, в светлых, лёгких платьицах в горошек и клеточку, носили туфельки и сандалии, заплетали в косы разноцветные ленточки, плакали над некрасивой буквой или случайной чернильной кляксой в ученической тетрадке.
Бурые от пыли, красные от загара лица со впавшими от переутомления и недоедания щёками, безучастные глаза, в которых водится лишь одно желание – спать, спать, спать. Тонкие шейки точат из пропотевших, заскорузлых хомутов-воротничков гимнастёрок, висящих колом на худых девичьих плечиках, как отрепья на пугалах. Да что гимнастёрки – чулки и те пузырятся амурскими волнами, как будто не ноги, а тонкие палки вставлены в них. Так одела наших девочек-невест война.
И вообще, зачем они на войне, возле пушек, пусть даже в тылу?! Где бравые парни из кинохроники, сплошь «Ворошиловские стрелки» и значкисты ГТО? Нас ведь было много, десятки миллионов, целая огромная страна «от Москвы до самых до окраин»! Мы же готовы были забросать любого противника шапками, так нас было много. Забросать, прогнать с родной земли и удушить врага на его собственной территории! А вместо этого – девчушки в уродливом обмундировании возле горячих зенитных пушек
Вместо этого – толпы беженцев с утра до ночи, и ладно бы, если только гражданских! Вон, у кромки подсолнечного поля под Балашовом (!) была остановлена пулемётами заградотряда целая пехотная часть Красной Армии!
Это нелепо. Это страшно!
Первым очнулся Юра Давыдов. Он пришёл в себя от приглушённого смешка и шёпота девушек. Юноша обвёл взглядом зенитчиц. Те, что были в первых рядах, по-прежнему как заворожённые смотрели на курсантов. Среди стоявших сзади начиналось тихое оживление. На лицах задрожали пятна солнечных зайчиков – в руках появились зеркальца, и девушки крутили головами, то одним, то другим глазом заглядывая в них. Более рослые заходили подругам за спины и из-за плеча старались тоже поймать своё отражение в зеркальцах. Послышались первые охи и ахи, спешно размазывалась грязь по щекам и носам. Пилотки слетели с голов, над бесформенными копёшками волос замелькали гребёнки и гребешки.
Юра почувствовал, как волна холода приливает к груди. Он рванулся туда, где цепь девушек была пожиже, они расступились, и Давыдов выбежал из круга. За ним сразу метнулся Юхим, за Юхимом поспешил Иван.
И только Аркашка Гудков остался в толпе. Он несколько раз коротко и судорожно вздохнул, поднял руку вверх, как бы обращаясь к зенитчицам: «Это вы нас.. утром?». Но лишь хрипло кашлянул, махнул рукой и помчался догонять уходивших прочь товарищей.
|
